Интервью Людмилы Новиковой с Николаем Касаткиным.

(журнал «Интерьер + дизайн» №11/94 / 2004)

Людмила НОВИКОВА

Реабилитируем реализм и живопись с натуры. Утраченные традиции русской культуры представляет художник классической школы Николай Касаткин, с блеском владеющий всей палитрой технических приемов.

Ваш любимый жанр — пейзаж. Почему?

Я помню, когда впервые так остро ощутил эту любовь — в те два свободных месяца между окончанием художественной школы и началом занятий в институте. Я уже был принят в Суриковский и уехал на родину, в Смоленскую область, на Утру, где был предоставлен самому себе. Видимо, совпало все: то, что я впервые был один на один с природой, опьяняющее ощущение мо­лодости и силы, то, что вся жизнь была впереди, и еще чувство родины, родственно­сти мне всех этих рощиц, речек, полей и лугов. Потом были периоды, когда я больше работал в жанре натюрморта, портрета. Но пришло время, когда опять сильно потянуло на родину. И вот уже четверть века я живу летом в своем доме в деревне Воронцово. Пишу вроде бы одни и те же места, но каждый раз нахожу в них новое содержание. В деревне я открыл для себя старинные, глубинные песни, настоящий, чистый фольклор с его особой интонацией. И песни эти «завязались» с пейзажем. В пейзаже, особенно осеннем, чувствуешь себя частью природы. Мое возвращение к пейзажу — это возвращение к своей первой любви, к себе самому.

Вы любите очень большие холсты. С чем это связано?

Для меня очень важно, что в пейзаже средней полосы России сочетается ширина, протяженность, эпичность, как в русской песне, и трогательная камерность, детальность. И картину я конструирую так, чтобы передний план как бы затягивал зрителя внутрь, направляя в глубину ее пространства. Поэтому детали переднего плана могут быть «натуральными» до «обманки». Так, чтобы хотелось потро­гать их руками. Например, ствол дерева с шероховатой корой, написанный почти в натуральную величину...

Каковы Ваши колористические пристрастия как пейзажиста?

Меня привлекают разные состояния пейзажа, а следовательно, и разные колористические состояния. Несомненно, на мое восприятие цвета оказали влияние Коро, Фальк, конечно, им­прессионисты, которых я увидел в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Было время, когда там экспонировались подарки Сталину. Но потом подарки исчезли, и появились барбизонцы, Коро и, наконец, импрессионисты. Дошло и до Сезанна и Ван Гога. На нас, молодых художников, они сильно повлияли.

Есть ли кумиры в искусстве? Друзья в искусстве?

Художником настроения в пейзаже для меня навсегда остается Левитан. Постоян­ная любовь — Рембрандт, Вермеер, Шагал. И, как я уже говорил, Фальк. В его мастерскую я попал только после смерти художника. Меня туда привели друзья: Эрик Булатов, Олег Васильев, Миша Меженинов, Илья Кабаков. (Они остаются моими друзьями и сегодня.) Мы натягивали холсты Фалька на под­рамники. Это было начало шестидесятых годов. Картины были как откровение. Однако важны были не только картины, но и сама позиция мастера: преданность творчеству вне конъюнктуры.

Где для Вас сегодня наиболее правильное место для творчества?

Идеальное место для меня — мастерская в Измайлово и мой дом на Смоленщине, в деревне Воронцово.

Есть ли идеальный зал, где хотелось бы показать свои работы?

Думаю, если речь идет о России, каждый художник стремится выставиться в Третьяковской галерее или в Русском музее.

Каково, по-вашему, будущее российского искусства?

Кто же это знает? Но я бы не спешил «хоронить» классическую живопись, картину. Работа с пространством останется. Новые задачи и передовые технологии, новые возможности — это само по себе хорошо, но важно, на мой взгляд, чтобы они отвечали вечному ощущению ценности жизни и ее красоты, потребностям души.